![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Хуже татарина
Знакомый двор выглядит иначе, если зайти в него пешком. Навстречу, по ухабам разбитого проезда медленно катится бесцветный "УАЗ" с синий надписью "ПОЛИЦИЯ". На обшарпанных перилах подъезда пустая бутылка пива. Кнопка домофона, который неожиданно быстро оживает. Выкидывая половину сигареты в сугроб, на выдохе дыма:
- Артур Семенов. Здравствуйте.
Слышен шелест пальцев по трубке, раздражающее гудение двери. Открыто. Тем кто строил эту пятиэтажку надо оторвать ноги - ступеньки сделаны не на ход и всякий раз поднимаясь на второй этаж у него сбивается дыхание. Между пролетами он слышит щелчок замка, его встречает приоткрытая полоска коридора. Девичья куртка на плечиках. Замереть на секунду, уверенно соврать, что проходил мимо.
- Ну, и чего стоим - заходите.
- Можно, да?
Из комнаты доносится татарская речь – бабушка разговаривает по телефону. Чужие слова: "В этой семье тебя любили только бабушка и кот". Забавно. Особенно с бабушкой – однажды она отдыхала в санатории, и жила в одном номере с татарскими тетками Семенова, он приходился им внучатым племянником. Когда это выяснилось, он долго смеялся, а бабушка прониклась к нему родственными чувствами. И кот.
- Вы так и будете стоять в прихожей? Проходите...
Комната. Ничего не меняется - в ней всегда уютно. Только телевизор стал больше и стоит в другом углу. Спинка детского автомобильного кресла за подлокотником дивана. Стоп. Детское кресло – как же давно он здесь не был.
- Рената Алексеевна, очень рад видеть вас. Честно: я даже соскучился...
- Мы тоже вас иногда вспоминаем.
Мгновенное желание съязвить, но это бесполезно: он знает этого человека много лет, но, ни разу не смог понять, что она думает про него на самом деле.
- Как обычно – хочу кофе.
- Сейчас, чайник почти вскипел.
Молчание. Он вспоминает все фразы и мысли, которые планировал сказать. Но приятнее ничего не говорить. Бесконечно глупое:
- Как поживаете?
Кухня. Чашка. Кофе. Сахар. Кипяток. Медленно, сквозь зубы:
- Вы воспитали чудовище. Простите, но я должен был это сказать.
- Не спорю, только и вы временами, еще тот Достоевский.
Семенов заглядывает под стол, достает пустую табуретку, по-домашнему вытягивает на нее ноги.
- Собственно, я собирался напиться вечером, чтобы приехать и сказать...
Потом он несет какую-то чушь про соседку с первого этажа, которая пенсионерка и пьет от одиночества водку со льдом. Трезвость сковывает его мысли и повествование. Лицо собеседницы отражает силу татаро-монгольского ига – красиво и хочется заплатить дань. За пронзительную улыбку превосходства.
- Пить не надоело?
- Все бы так бухали, как я.
- Еще претензии будут?
И это как-будто не подъёб, а сопереживание.
- Нет. Я схожу покурить, а потом кофе повторить, можно?
Ступеньки вниз. Крыльцо. Две сигареты. Молодой парень, заходит в подъезд и смотрит в упор:
- О, какие люди! А где цветы?
Пиздец, его помнят и узнают соседи.
Он возвращается в квартиру, кособоким взглядом снова натыкается на девичью куртку в прихожей. Помешивать сахар в кофе.
- Может, вы кушать хотите?
- Нет, и, пожалуйста, перестаньте называть меня на "вы" - я и так чувствую себя дебилом.
Он мечется глазами по кухне и натыкается на батарею.
Батарея. Однажды, год или два назад он приехал пьяный. В четыре часа утра мимо него прошли и оставили на улице. Был январь, - 37, он в московском пальто, без шапки и в рыжих осенних ботинках. Отпустил такси и решил умирать у подъезда. Сорок минут - трезвеешь на мах. Больше некуда было деваться – пока приедет новая машина у него отвалятся уши. В это дом его пустили из жалости.
- У вашей дочери нет сердца…
Продолжая бормотать ненависть, он пытался засунуть в горячее железо руки, пальцы, ладони. Его трясет от холода и обиды. Он пытается материться и замереть над теплом, будто горбун над ведерком с золотом, причитая:
- У нее нет сердца…
Пятый час утра, сонная мама в халате без особого удивления:
- Где ты умудрился так напиться?
- Мы договорились встретиться. Она должна была позвонить после тренировки в восемь. А я был в гостях. У Широкова. Это мой любимый дизайнер. Мы с ним такие вещи делали. Я его сто лет не видел. Имею право...
- Это понятно, а дальше?
- Мы выпили бутылку коньяка, затем сходили за второй. Потом его жена позвонила, отругала и обиделась, что мы напились. А еще...
Семенов пытался выгнуть обиженную спину так, чтобы стало ясно, что он жертва:
- Ваша дочь должна была позвонить. Но у нее нет сердца, а в Соликамке открылся бар "Москва". Еппать, Москва в Соликамске. Тупо интересно, что там. Кстати, кабак, вполне, себе ничего. Из закуски только лимон и официанта Валентина. На лицо обычная Валя, но на бейджике гордое - Валентина... Пришлось оставить свой телефон.
- К чему мне эти подробности?
- Не знаю. Сердце нет. У нее, которая не Валя.
- В тебе три бутылки коньяка на двоих и ты еще жив.
- Две с половиной - в столице дорогой алкоголь.
Он выговорился, протрезвел, вызвал такси и уехал, услышав напоследок:
- Ну, потерпи еще чуть-чуть.
Перехватив его взгляд, она улыбнулась:
- Ты что, про батарею вспомнил?
- И про ваше обещание тоже.
- Я поговорю с ней на тему друзей.
- Рената Алексеевна, только никаких разговоров. Пусть она умоется своими ошибками. Переживет, но никогда в них не признается.
- Откуда в тебе столько злости?
- С кем поведешься от того и…, дайте еще кофе, чтобы сменить тему.
Еще две чашки кофе. Нелепости, воспоминания, бутылка вина, которая лежит, привезенная с полгода назад. Мы ее обязательно выпьем в следующий раз. Семенов прикидывает, через какое количество лет красное сухое превращается в желе. Пять, десять или это касается вина в бочонках? А если эту бутылку закопать?
Коридор. Снова девичья куртка на плечиках. Не хватает слов и кота. Барсик - зверь, которого он пытался приручить восемь лет. Однажды, это собака прокусила насквозь его ладонь. И это была честь – "тебя в этой семье любили только бабушка и кот". Так и не подружились - Барсик умер осенью. Достойный паж своей молодой хозяйки.
- Был рад увидеться. Все, что можно было - сказал тысячу раз, больше добавлять не буду. Дочери привет. Так уж и быть - пусть сбережет себя.
- Заходи еще...
- Угу, нежданный гость все-таки хуже...
- Артур Семенов. Здравствуйте.
Слышен шелест пальцев по трубке, раздражающее гудение двери. Открыто. Тем кто строил эту пятиэтажку надо оторвать ноги - ступеньки сделаны не на ход и всякий раз поднимаясь на второй этаж у него сбивается дыхание. Между пролетами он слышит щелчок замка, его встречает приоткрытая полоска коридора. Девичья куртка на плечиках. Замереть на секунду, уверенно соврать, что проходил мимо.
- Ну, и чего стоим - заходите.
- Можно, да?
Из комнаты доносится татарская речь – бабушка разговаривает по телефону. Чужие слова: "В этой семье тебя любили только бабушка и кот". Забавно. Особенно с бабушкой – однажды она отдыхала в санатории, и жила в одном номере с татарскими тетками Семенова, он приходился им внучатым племянником. Когда это выяснилось, он долго смеялся, а бабушка прониклась к нему родственными чувствами. И кот.
- Вы так и будете стоять в прихожей? Проходите...
Комната. Ничего не меняется - в ней всегда уютно. Только телевизор стал больше и стоит в другом углу. Спинка детского автомобильного кресла за подлокотником дивана. Стоп. Детское кресло – как же давно он здесь не был.
- Рената Алексеевна, очень рад видеть вас. Честно: я даже соскучился...
- Мы тоже вас иногда вспоминаем.
Мгновенное желание съязвить, но это бесполезно: он знает этого человека много лет, но, ни разу не смог понять, что она думает про него на самом деле.
- Как обычно – хочу кофе.
- Сейчас, чайник почти вскипел.
Молчание. Он вспоминает все фразы и мысли, которые планировал сказать. Но приятнее ничего не говорить. Бесконечно глупое:
- Как поживаете?
Кухня. Чашка. Кофе. Сахар. Кипяток. Медленно, сквозь зубы:
- Вы воспитали чудовище. Простите, но я должен был это сказать.
- Не спорю, только и вы временами, еще тот Достоевский.
Семенов заглядывает под стол, достает пустую табуретку, по-домашнему вытягивает на нее ноги.
- Собственно, я собирался напиться вечером, чтобы приехать и сказать...
Потом он несет какую-то чушь про соседку с первого этажа, которая пенсионерка и пьет от одиночества водку со льдом. Трезвость сковывает его мысли и повествование. Лицо собеседницы отражает силу татаро-монгольского ига – красиво и хочется заплатить дань. За пронзительную улыбку превосходства.
- Пить не надоело?
- Все бы так бухали, как я.
- Еще претензии будут?
И это как-будто не подъёб, а сопереживание.
- Нет. Я схожу покурить, а потом кофе повторить, можно?
Ступеньки вниз. Крыльцо. Две сигареты. Молодой парень, заходит в подъезд и смотрит в упор:
- О, какие люди! А где цветы?
Пиздец, его помнят и узнают соседи.
Он возвращается в квартиру, кособоким взглядом снова натыкается на девичью куртку в прихожей. Помешивать сахар в кофе.
- Может, вы кушать хотите?
- Нет, и, пожалуйста, перестаньте называть меня на "вы" - я и так чувствую себя дебилом.
Он мечется глазами по кухне и натыкается на батарею.
Батарея. Однажды, год или два назад он приехал пьяный. В четыре часа утра мимо него прошли и оставили на улице. Был январь, - 37, он в московском пальто, без шапки и в рыжих осенних ботинках. Отпустил такси и решил умирать у подъезда. Сорок минут - трезвеешь на мах. Больше некуда было деваться – пока приедет новая машина у него отвалятся уши. В это дом его пустили из жалости.
- У вашей дочери нет сердца…
Продолжая бормотать ненависть, он пытался засунуть в горячее железо руки, пальцы, ладони. Его трясет от холода и обиды. Он пытается материться и замереть над теплом, будто горбун над ведерком с золотом, причитая:
- У нее нет сердца…
Пятый час утра, сонная мама в халате без особого удивления:
- Где ты умудрился так напиться?
- Мы договорились встретиться. Она должна была позвонить после тренировки в восемь. А я был в гостях. У Широкова. Это мой любимый дизайнер. Мы с ним такие вещи делали. Я его сто лет не видел. Имею право...
- Это понятно, а дальше?
- Мы выпили бутылку коньяка, затем сходили за второй. Потом его жена позвонила, отругала и обиделась, что мы напились. А еще...
Семенов пытался выгнуть обиженную спину так, чтобы стало ясно, что он жертва:
- Ваша дочь должна была позвонить. Но у нее нет сердца, а в Соликамке открылся бар "Москва". Еппать, Москва в Соликамске. Тупо интересно, что там. Кстати, кабак, вполне, себе ничего. Из закуски только лимон и официанта Валентина. На лицо обычная Валя, но на бейджике гордое - Валентина... Пришлось оставить свой телефон.
- К чему мне эти подробности?
- Не знаю. Сердце нет. У нее, которая не Валя.
- В тебе три бутылки коньяка на двоих и ты еще жив.
- Две с половиной - в столице дорогой алкоголь.
Он выговорился, протрезвел, вызвал такси и уехал, услышав напоследок:
- Ну, потерпи еще чуть-чуть.
Перехватив его взгляд, она улыбнулась:
- Ты что, про батарею вспомнил?
- И про ваше обещание тоже.
- Я поговорю с ней на тему друзей.
- Рената Алексеевна, только никаких разговоров. Пусть она умоется своими ошибками. Переживет, но никогда в них не признается.
- Откуда в тебе столько злости?
- С кем поведешься от того и…, дайте еще кофе, чтобы сменить тему.
Еще две чашки кофе. Нелепости, воспоминания, бутылка вина, которая лежит, привезенная с полгода назад. Мы ее обязательно выпьем в следующий раз. Семенов прикидывает, через какое количество лет красное сухое превращается в желе. Пять, десять или это касается вина в бочонках? А если эту бутылку закопать?
Коридор. Снова девичья куртка на плечиках. Не хватает слов и кота. Барсик - зверь, которого он пытался приручить восемь лет. Однажды, это собака прокусила насквозь его ладонь. И это была честь – "тебя в этой семье любили только бабушка и кот". Так и не подружились - Барсик умер осенью. Достойный паж своей молодой хозяйки.
- Был рад увидеться. Все, что можно было - сказал тысячу раз, больше добавлять не буду. Дочери привет. Так уж и быть - пусть сбережет себя.
- Заходи еще...
- Угу, нежданный гость все-таки хуже...